Журнал Cinematograph рекомендует
Больно надо: мазохизм в кино
Если люди страдают, значит, это кому-нибудь нужно. Ницше в своем произведении «К генеалогии морали» предложил три варианта «почему»: страдания доставляют удовольствие либо богам, либо тем, кто их причиняет, либо тем, кто их испытывает. Последнюю группу избавил от безымянности Захер-Мазох. Хотя само это явление старо, как мир, именно Мазох выступил его первым живописателем. Не только хрестоматийная повесть «Венера в мехах», но и прочие тексты австрийского автора определили универсум страдальцев, корчащихся от удовольствия при виде мехов, плетей и строгих взглядов своих соблазнительных и властных богинь.
«Венера в мехах» (2013) Роман Полански
«Синий бархат» (1986) Дэвид Линч
«Горькая луна» (1992) Роман Полански
«Вам звонит Градива» (2006) Ален Роб-Грийе
«Марта» (1974) Райнер Вернер Фассбиндер
«Пианистка» (2001) Михаэль Ханеке
«Дневная красавица» (1967) Луис Бунюэль
«Ночной портье» (1974) Лилиана Кавани
«Горькие слезы Петры Фон Кант» (1972) Райнер Вернер Фассбиндер
«Госпожа / Любовница-хозяйка (1975) Барбет Шрёдер
«Венера в мехах» и другое
Мазох глазами Поланского
Очередной повод вспомнить о вкладе Мазоха в мировую культуру дает фильм Романа Поланского «Венера в мехах». И не сказать, чтобы 80-летний режиссер обратился к труду Мазоха неожиданно. Психологией садомазохистов Полански начинил снятую более 20 лет назад «Горькую луну», в которой довел сюжет войны полов до абсурда. Теперь же он решил вывернуть эту конструкцию швами наружу и показать нити, которыми шил. Едва ли, впрочем, аутентичный текст Мазоха с его привкусом салонности мог стать достаточным материалом для современного фильма: Полански не рассуждает о мазохизме всерьез, а выбирает ироничную тональность и постмодернистские игры, которыми пронизана написанная по мотивам повести Мазоха одноименная пьеса Дэвида Айвза. По сюжету маститый драматург и начинающий режиссер Тома задумал перенести на сцену «Венеру в мехах», но никак не может найти на главную роль подходящую актрису. В последний момент на прослушивание заваливается украшенная собачьим ошейником вульгарная простушка с жвачкой во рту, которую с героиней текста Мазоха роднит разве что имя — Ванда. Однако стоит только Ванде произнести первую фразу пьесы, она тут же преображается, оказываясь идеальной кандидаткой на эту роль, а также метким критиком, психологом и вообще ужасно опасной женщиной.
Фильм Полански — это одновременно история и комментарий к ней, размышления о мазохизме и сам мазохизм во плоти. Вопросы, которые задает по ходу проб строптивая Ванда, и претензии, которые она предъявляет не только постановке, но и эпохе, когда создавалась «Венера», — это в том числе попытка понять, как может быть прочитан текст Мазоха сейчас, после разжевывания Фрейда и критики Симоны де Бовуар. Что представляет из себя эта повесть: прекрасную любовную историю, как говорит Тома, или порнографию, как утверждает Ванда? Мужской мазохизм превозносит женщину или же это всего лишь очередное проявление сексизма? Кто — раб, кто — господин? В своем фильме Полански собирает культурные штампы и интеллектуальные трактовки текста Мазоха, которых за полтора столетия накопилось немало.
Кинематограф подчинился
Между прочим, именно в царской России в 1915 году появилась первая вольная экранизация «Венеры», копия которой, к сожалению, не сохранилась. Щекотливая тема мазохизма не стала уделом подпольного кино, а превратилась в важный мотив официальной кинокультуры, вдохновляя авторов по обе стороны океана («Основной инстинкт», «9 1/2 недель», «Нимфоманка», «Пианистка», «Дневная красавица», «Синий бархат»).
Особенно любили садомазохистские игры режиссеры, вышедшие из лона сюрреализма, замешанного на фрейдистском сплетении Эроса и Танатоса. Расшатывая устои реальности, перемешивая воображаемое и действительное, Линч, Бунюэль и, прежде всего, Роб-Грийе выпускали на волю эротических демонов. Для последнего — знатока садомазохистских забав в жизни и творчестве — игра с эротическими стереотипами была любимым занятием. Приравнивая разрушение нарратива к насилию над женским телом (две разновидности преступлений против закона), Роб-Грийе не отказывал себе в удовольствии побыть преступником ни в одном из своих фильмов: композиционно мудреные «Эдем и после», «Постепенное скольжение в удовольствие», «Вам звонит Градива» изобилуют разбитыми стеклами, обнаженными женскими телами, струйками крови, цепями, веревками, кандалами.
Однако фильмы с мазохистским уклоном вовсе не обязательно заимствуют у исходного текста подобную эффектную атрибутику. Кинематограф перерабатывал эту тему, переосмыслял, усиливал или ослаблял ее экзотичность, расширял до поведенческой модели рабства и унижения или сужал до отдельных визуальных образов. Помимо отчетливого сексуально-игрового мазохизм мог носить морально-психологический, политический или религиозный характеры. А причины отклонения искали то в мазохистской жажде наказания родительской властью, то в стремлении физической болью затмить душевную, а то и в единственной возможности в этом скорбном бесчувствии, наступившем после травмы или простого пресыщения жизнью, почувствовать хоть что-нибудь.
Вдали от общества
Современному читателю текст Мазоха кажется детским лепетом. Крайнюю пристойность его описаний отмечал еще Делез, говоря, что самый предубежденный цензор сможет предъявить свои претензии разве что к неуловимой атмосфере и ощущению духоты. Эта духота, герметичность ощущаются в большинстве фильмов о мазохизме: будь то подвал замка в эротической драме «История О», или скрытые от посторонних глаз комнаты в культовых «Последнем танго в Париже» и «Ночном портье», или загородный дом, где вынуждена проводить свои дни угнетаемая мужем Марта из одноименного фильма Фассбиндера. Предельно камерная постановка Полански, все действие которой происходит только на театральной сцене, — это его вклад в топографию клаустрофобного пространства. Садомазохистские отношения, спрятанные от посторонних глаз, выводят пару за пределы общества, а изоляция от внешнего мира становится еще одной формой порабощения.
В свое время текст Мазоха наделал много шума не только из-за особенностей сексуальных фантазий Северина, но еще и потому, что он обессмысливал репрессивную систему моральных принципов викторианской эпохи. Наказание, которого следовало опасаться, Мазох возвел во благо, сказав, что, если общество хочет наградить его ударами плети, то он с радостью примет кару из рук красивой женщины. Подрывной характер мазохистских наклонностей, ставящих под сомнение общественные и, как следствие, семейные ценности, сохранил и кинематограф. Героини «Ночного портье» Лилианы Кавани и «Портрета в сумерках» Ангелины Никоновой сбегают от мужей к своим «палачам», а замужняя Северина из «Дневной красавицы» и вовсе становится проституткой публичного дома с садомазохистским уклоном.
Женщинам больнее
Несмотря на то, что в «Венере» описан случай мужского мазохизма, ломавший в свое время представления патриархального общества о распределении ролей между слабым женским полом и сильным мужским, в кинематографе мазохизм по-прежнему считается феминным уделом. Склонные к саморазрушению и отказу от собственной личности, женщины готовы отдать в плен свое тело и сознание, чтобы больше ими не распоряжаться. Фассбиндер называл скрытой мечтой мазохиста концовку своей «Марты», где после всех психологических и физических издевательств мужа-садиста героиня оказывается на инвалидной коляске. Тотальное обездвиживание становится апофеозом женского раболепия.
Впрочем, женский мазохизм — не всегда проявление пассивности. Порой женщина намеренно провоцирует мужчину на садистскую агрессию: Эрика из «Пианистки» настойчиво требует от Вальтера унижений, зафиксированных в характерном для мазохиста договоре. Тяга женщин к подчинению воспринимается как нечто имманентное женской природе, для чего мужское присутствие вовсе не обязательно. В «Горьких слезах Петры фон Кант» Фассбиндер намеренно исключил из уравнения мужчин, чтобы поделить герметичный женский мир на садисток и мазохисток, доминирующих и подчиняющихся. Причем мазохистскими чертами он наделил не только секретаршу Марлен, но и эмансипированную, успешную в профессии Петру.
Любовь кинематографа к женскому мазохизму объясняется и эстетикой. Традиционно в европейской визуальной культуре последних веков именно женское тело было объектом созерцания, и кино продолжает фетишизировать это тело. Причем даже в тех нечастых случаях, когда женщине отводится доминирующая роль (например, «Госпожа» Барбета Шрёдера), именно ее тело максимально эротизируется и наделяется субкультурными опознавательными метками. Не важно, кем именно является женщина — этим смутным объектом желания или объектом насилия, — главное то, что она остается именно объектом. Объектом, который возбуждает. Женщина-рабыня появляется в фильмах с завязанными глазами, прикованными к железным кроватям руками. Женщина-госпожа, облаченная в кожу или мех, с ошейником и шипами, металлическими браслетами. Даже Катрин Брейя, борющаяся с патриархальным восприятием действительности и исследующая женскую сексуальность, получала упреки от феминисток из-за того, что в «Романе Х» внимание ее камеры приковано к пассивному женскому телу, угнетаемому, выставляемому напоказ, жаждущему подчинения. К телу, которое, перестав вызывать желание любимого мужчины, требует мазохистских удовольствий на стороне, чтобы опредметить то подчинение, к которому оно и так привыкло.
Наковальня становится молотом
В финале повести Мазоха Северин, получивший хороший урок от своей Госпожи, собирается отныне вести себя с женщинами по-другому: быть не наковальней, а молотом, не рабом, а господином. Кинематограф охотно перенял эту смену ролевых моделей, которую Фрейд объяснил тем, что в каждом садисте дремлет мазохист и в мазохисте, соответственно, — садист. Одной из величайших сцен подобной инверсии считается танец Лючии в «Ночном портье»: жертва нацистских издевательств танцует обнаженной перед своими палачами и уже сама источает соблазнительный запах опасности, а мужчина, который еще недавно отождествлялся с ее болью и позором, теперь кажется ее слугой.
Униженные и оскорбленные, когда предоставляется такая возможность, сами охотно начинают оскорблять и унижать. Вне зависимости от того, что именно подталкивает их к расправе — вкус боли от чужих унижений и надругательств или простое желание мести, — бывшие жертвы способны выдумывать удивительные наказания для своих поработителей. Так, вся вторая часть «Портрета в сумерках» Никоновой посвящена мести жертвы, которая постепенно превращает своего палача в раба. Не обладая примитивным орудием насилия мужчины, женщина прибегает к более изощренным методам. Нередко бунт угнетенного носит радикальный характер, и фильм обрывается выстрелом («Последнее танго в Париже», «Горькая луна»).
«Венеру в мехах» Полански тоже венчает смена иерархии полов, прямо противоположная тексту Мазоха. Актриса-неудачница, еле упросившая властного режиссера провести с ней пробы, в конечном счете надсмехается над эго Тома и торжествует над ним — в интеллектуальном, сексуальном и творческом смыслах. «Вы же режиссер. Ваша профессия — мучить», — говорит в начале фильма Ванда, а в конце показывает, что актрисы тоже знаю толк в этом деле. Так что фильм Полански можно вполне зачислить в феминистские высказывания: кинематограф по-прежнему работает по патриархальным законам, но ванды уже все чаще берут инициативу в свои руки и обескураживают покоренных мужчин.
Анна Меликова
seance.ru